«Береги честь с молоду…»
(эпиграф «Капитанской дочки»)
Прочел «последнее слово» Ильи
Фарбера.
Боюсь, не «потяну» быть на уровне.
Это слово, уверен, тронуло и судей и
прокурора и всех, кто фабриковал и продвигал обвинение.
Как и сама личность сельского
учителя «тронула» тех, кто обвинил его перед властями и тех, кто его предал.
Незаступничество за напрасно
обвиненного – предательство.
Это к вящей чести пропитанных ксенофобией
и завистью российских граждан.
Вспомнился эпизод из нашей
юридической практики – оправдательный приговор при безусловном наличии состава
преступления – дело Веры Засулич. Адвокатом был П. Александров, судьей – А.
Кони. Состав преступления – покушение на жизнь столичного градоначальника. Вина
подсудимой исчерпывающе доказана и признана ею. Но вот при громадном стечении
народа выходит Петр Акимович Алескандров и произносит часовую речь. Прочтите –
это изумительный текст, на уровне лучших образцов словесности лучшей в русской
словесности эпохи. Еще Толстой не написал «Воскресение», а Александров дал в
своей речи блистательный тематический эскиз последнему роману XIX века.
Средоточием этой речи было
разделение преступления как поступка и личности, его совершившего. Много
говорилось о человеческом достоинстве, о попрании этого достоинства и страшных
последствиях этого попрания. Александров доказал, что личность подсудимой не
была преступной. При этом налицо был состав преступления. Анатолий Федорович Кони
вынес оправдательный приговор.
Эту программную речь должны были
читать все, кто получал в России юридическое образование – судьи, прокуроры,
адвокаты.
Одно то, что адвокат в течение часа
звучит в высочайшем культурном регистре, что речь его подготовлена долгими
трудами, что вся она обращена к человеческому достоинству судьи, присяжных,
прокурора, всех присутствующих и всех сограждан – делает честь этому
гражданскому поступку настоящего профессионала.
Дела давно минувших дней, преданье
старины глубокой.
Ныне в тверском суде без явных
улик, без внятных доказательств вины осужден на семь лет колоннии строгого
режима отец троих детей, сельский учитель рисования, строивший для местных
жителей клуб. И как-то даже не приходится ставить вопрос о «преступности-неприступности»
самой личности обвиняемого – все очевидно.
Допустим, ксенофобия и зависть
российских провинциалов неутомима: и дом спалят, и донос напишут, и скот
потравят и на кресте распнут – народ у нас деятельный.
Но честь мундира прокурора, честь
мундира судьи, point d'honneur
(представление о
чести) адвокатов?
Видимо, их представления о чести
мундира – швабринские: кто у власти, того и правда, пусть он даже и самозванец.
Хорошо смотрелся Швабрин в офицерском мундирчике при самозванце Пугаче, с
пугачевской бандой рядом – ряженый. Сам же Пугачев за заячий тулупчик Петруши
Гринева проявил милосердие. Получается Швабрин хуже самозванца Пугачева –
подлее.
Антоним к слову честь – подлость.
Как хорошо в своем «последнем
слове» сельский учитель обращается к детям. Как Януш Корчак с «последней
сказкой» к своим идущим на смерть воспитанникам в поэме Галича «Кадиш»:
Итак, начнем, благословясь...
Лет сто тому назад
В своем дворце неряха-князь
Развел везде такую грязь,
Что был и сам не рад,
И, как-то, очень рассердясь,
Призвал он маляра.
"А не пора ли, - молвил князь,-
Закрасить краской эту грязь?"
Маляр сказал: "Пора,
Давно пора, вельможный князь,
Давным-давно пора".
И стала грязно-белой грязь,
И стала грязно-желтой грязь,
И стала грязно-синей грязь
Под кистью маляра.
А потому что грязь - есть грязь,
В какой ты цвет ее ни крась.
Как хороша и как несовременна
забота осужденного наставника о чести своих маленьких учеников. Как важно ему,
чтобы они с молоду уберегли это стертое, почти неразличимое, насмерть
замордованное и замундиренное Слово. Которое только с молоду и убережешь –
потом поздно.
Сейчас в поддержку Ильи Фарбера
собирают деньги. На что бы то ни было – в поддержку многодетной семьи, лишенной
государством кормильца, или, чтобы выплатить осудившему его государству штраф в
размере 3 000 000 рублей – надо помочь, принять участие. Государству
в борьбе со взятками очень нужны штрафы, но это не важно – все равно необходимо
выкупать заложника. Если бы у меня было три миллиона, с радостью отдал бы, хотя
бы в качестве литературной премии за его «последнее слово» - оно того стоит.
Но можно, наверное, и с миру по нитке.
Так что поскребем по сусекам, наберем пару лепт. Иначе ведь – очень стыдно.
Простите, дорогой Илья Фарбер – мне
за письменным столом не сказать того, что выношено было Вами за два года
терпения в СИЗО, что выплеснулось в минуту перед объявлением чудовищнейшего из
приговоров.
Приговора бесчестия и подлости
самим себе.
Вы дали им «последнее слово».
Можно, я для себя сохраню его в
дневнике?
ПОСЛЕДНЕЕ
СЛОВО ИЛЬИ ФАРБЕРА
Меня обвиняют в получении взятки в
132 тысячи 600 рублей. Ха-ха. Нет ни одного доказательства, что это взятка
была. Но мне всячески дают понять: заднего хода у этого катка нет. Меня все
равно закатают.
Но я до сих пор под впечатлением
прокурорского запроса к суду приговорить меня к 7,5 годам строго режима. Я не
понимаю, и мне кажется никто, кроме прокурора, не понимает, чем обосновано это
наказание. Думаю, прокурор также не понимает. Рационального объяснения этому
сроку нет. За эти 7,5 лет вырастут мои дети. Я считаю, это вредительством
просто. Срок настолько кровожадный, что ему удивляются даже убийцы, с которыми
я сижу в СИЗО.
7,5 лет – это срок больше чем
убийцам, больше чем скинхедам, торговцам наркотиков, участникам разбоев,
грабежей, насильников, которые порой 5 лет условно получают. Они все выйдут на
свободу раньше, чем я. Мне уже кажется, что на мне какая-то красная лампочка
мигает «Социальная опасность», из-за которой меня нельзя к людям допускать.
Срок 7,5 лет в моем случае – это дикость. При этом перед тем, как запросить
этот срок, прокурор сам сказал, что у меня есть дети…
Прокурор не стал утруждать себя
даже тем, чтобы что-то анализировать и сделать какие-то выводы из выступлений
свидетелей, он просто прочитал статью из «Википедии» о том, что взятки брать
вредно. Это логично, потому что лето. Всем хочется гулять, купаться, а не работать.
Ровно два года назад было тоже
лето, и я тогда занимался ремонтом клуба, чуть ли не ночевал в нем, и ожидал
Горохова, когда тот привезет материалы и деньги…
Если бы прокурор не читал статью из
«Википедии», было бы видно, что он совсем ничего не делал на процессе, кроме
того, что читал обвинительное заключение, составленное следователем Савенковым
и содержащее грубые ошибки.
Так, Горохов, на основании
показаний которого мне предъявили обвинение, сначала был потерпевшим, а когда
следствие разобралось, что я не вымогал у него деньги, что Горохов меня
оговорил, то с меня сняли обвинение в вымогательстве взятки, а с Горохова сняли
статус потерпевшего. И иного статуса ему присвоено не было, показаний он больше
не давал. Но почему-то обвинительное заключение следователь составил на
основании показаний Горохова как свидетеля. А кроме показаний Горохова ничего
больше, чтобы говорило о совершении мною преступления, в материалах дела нет.
Даже косвенных доказательств в деле нет.
Горохов представил следствию запись
со своего диктофона, на которой только тишина и слышны чьи-то шаги. Но Горохов
утверждает, что на этой записи слышно, как он передал мне 150 тысяч рублей. Но
на записи этого нет. И нигде нет этих доказательств. Свидетелей этому нет. Но
мне упорно вменяют это преступление. Причем, Горохов говорит, что через
несколько дней он мне дал еще 150 тысяч рублей. Правда, в этот раз записи с
тишиной он не предоставил…
Со всеми словами о том, как опасно
брать взятки – я согласен. И я обращаю все эти слова, прежде всего, к
прокурору. Я и без «Википедии» смогу рассказать, как опасно брать взятки и это
будет убедительнее. Не только взятки опасно брать, но и не считать себя вообще
за человека. Отказаться от себя и слепо исполнять советы, приказы своего
руководства – это опасно. Это подражание фемиде в повязке в плохом смысле.
Людям без погон и людям в погонах это совсем противопоказано. Потому что позор
удесятеряется.
И мне стыдно за нашу прокуратуру.
За прокурора мне стыдно. Стыдно перед зрителями, перед судом, перед моими
защитниками.
Знаете, когда я работал в
подмосковной школе учителем, мы со школьниками иногда ходили в походы и
собирали мусор в лесу. И мы с детьми хотели создать организацию по сбору мусора
по всей России, а потом и по всей планете. И каждый раз мне было стыдно, что
этот мусор есть, который разбрасывают взрослые. И сейчас мне также стыдно за
прокуратуру, за следователя, за весь Следственный комитет, за наше государство…
Мне стыдно за всех них перед детьми.
Мне кажется, всем порядочным
взрослым стыдно.
Надо что-то сказать, глядя детям в
глаза. Ведь дети о нас думают лучше, чем мы есть.
Я объясняю своим детям – дать мне
7,5 лет тюрьмы хотят дяди из областной прокуратуры.
А вот чтобы я был на свободе -
хотят уже мои дети и мои ученики.
И вот мне бы хотелось, чтобы судья
сделал выбор в пользу детей. Потому что у детей настоящие желания, а у взрослых
дядь из областной прокуратуры - не настоящие. Они просто хотят прикрыть свою
ошибку. И это желание преступно. Лучше был они попросили прощения. Они бы детям
подали хороший пример этим самым.
….
Все участники моего процесса войдут
в историю. Все. Есть такой список Магнитского, который ограничивает перемещения
по миру преступников за их нарушения закона, а также ограничивает количество их
имущества. Чтобы возник этот список, нужно было, чтобы человека замучили
насмерть в тюрьме. Меня еще насмерть не замучили. Я надеюсь, мне не придется
умирать, чтобы был список Фарбера. Но все равно будет известна фамилия
заказчика моего дела, заказчика, который где-то маячит и никак его не
рассмотреть. Но он есть.
….
Ошибкой первого процесса было то,
что на суд выделили прокурора-антисемита, который испытывая ко мне очевидную
личную неприязнь, постоянно указывал на мою национальность присяжным и требовал
для меня 9 лет строго режима.
Я думаю, что этот повторный процесс
также двигается не в том направлении.
Наши приговоры с Навальным похожи.
А когда я прочитал про суд над ребятам по болотному делу, то подумал, что,
наверное, меня судят в том числе, и за это дело тоже
Потому что сейчас, наверное, такое
время в России что судят именно тех, кто хочет что-то изменить.
