НАТАЛЬЕ ГОРБАНЕВСКОЙ

Здравствуйте, Наталья...
...и я лезу в интернет узнать отчество...
                                                                   ....Евгеньевна!
В одной из рассылок увидел Ваш адрес.
Простите за нескромность, давно хотелось поделиться.
Этот сценарий написан по мотивам 68 года. Минувшим летом была уже 45 годовщина.
Я благодарю Вас, Наталья...
...я решил, все же, уточнить отчество, ошибиться нельзя.
А в первой полосе новостей статья "В Париже умерла Наталья Горбаневская"

Вчера!
Не успел.
NB.

ТАНК

Оригинальный сценарий анимационного фильма

 

НАТ. ПРАГА - КАРЛОВ МОСТ – ДЕНЬ

Репортажная съемка на бытовую камеру, субъективно. Кишащий туристами Карлов мост, начало, у Старомистской площади. Деховка – чешский духовой оркестрик – лабает народный танец Veselkа. Симпатичная Златка ЗЛАТКА с милым акцентом рассказывает Туристу.

ЗЛАТКА

(ремарка)

Это Карлов мост, он ведет со Старомистской площади на Градчаны…

За ее спиной, прислонясь к перилам моста, стоит пожилой бродяга и крутит радиоприемник, перескакивает с волны на волну, слышится треск, обрывки музыки и новостийных репортажей. Бродяга время от времени подносит приемник к уху и что-то бормочет. Рядом на мостовой несколько пухлых мешков, доверху забитых шмотками – его скарб.

ТУРИСТ

(за кадром)

Живописный персонаж…

Бродяга пристально глядит в камеру.

 ТУРИСТ

(за кадром, Златке)

Встань перед ним, говори со мной, пусть думает, что я тебя снимаю.

Златка снова появляется в кадре, говорит с акцентом.

ЗЛАТКА

Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…

Камера подвигается на бродягу, тот возится с приемником.

 ЗЛАТКА

(за кадром)

в лесу родилась елочка, в лесу она росла, однажды в студеную зимнюю пору, ой, мороз-мороз, не морозь меня…

Звонит мобильный телефон мелодией советского гимна. Камера перебрасывается с бродяги на Златку, она достает из кармана трубку.

ТУРИСТ

(за кадром)

Ого, какие песни!

ЗЛАТКА

(улыбаясь)

Готовилась к встрече.

Нажимает на трубке кнопку, мелодия гимна обрывается. Златка говорит в трубку.

ЗЛАТКА

 (по-чешски)

Привет, мама. Да, встретила, прогуливаемся от Вацлавака до Карлова, идем на Градчаны. Поужинаем в кафе, не беспокойся.

ТУРИСТ

(за кадром)

Пусть беспокоится, ты в опасности.

И вдруг из приемника бродяги грянул только что звучавший гимн. Камера перебрасывается на бродягу, тот, беззубо улыбается в камеру и пританцовывает.

ЗЛАТКА

(за кадром)

Ну, видишь, встречают, как президента в аэропорту. Закрывай глаза, пойдем.

ТУРИСТ

(за кадром)

А зачем глаза закрывать?

ЗЛАТКА

Когда впервые идешь по Карлову - закрой глаза и загадай желание. Здесь раньше возили на казнь приговоренных с повязками на глазах. С тех пор традиция. Давай руку!

Бродяга машет рукой и делает «зиг хайль», камера дергается и снимает в смазке, куда рука поведет. Звучит из приемника сегодняшний гимн России, идут титры фильма. Мелькают скульптуры у перил, уступающие дорогу встречные туристы, мостовая с множеством ног, торговцы, музыканты – все, что успевает зацепить на камеру Турист с закрытыми глазами идущий по Карлову мосту.

ТИТР НАЗВАНИЯ ФИЛЬМА:

ТАНК

Гимн заканчивается, мост пройден. Снова в кадре появляется Златка.

ЗЛАТКА

Ну вот, прошли, открывай глаза.

Перед ними у киоска с информацией, путеводителями и картами стойка с открытками. Рука Туриста перебирает открытки, показывая их в объектив: башня с часами на Старомистской площади, собор св.Витта, Злата улочка, дом Кафки и др. Рука берет следующую открытку, детский рисунок: зеленый танк с красной звездой на башне едет по Карлову мосту.

ЗЛАТКА

Это нарисовал чешский школьник в августе 68го – знаменитый рисунок.

Рисунок на открытке укрупняется и оживает, слышится тарахтение и рев танкового мотора. По фону проносится только что снятый на камеру проход по мосту в быстрой обратной перемотке, будто танк едет задним ходом, замирает на том месте, где нарисован чешским школьником.

Звучит треск радиоприемника и тарахтенье танкового мотора. Карандашный контур танка заливается защитно-зеленой краской, звезда на башне делается ярче, становится алой.

Из приемника слышится резкое гавканье немецкой речи – ораторские вопли Адольфа Гитлера и рев торжествующей толпы, переходящие в пафосное начало «5-й симфонии» Бетховена. Танк вздрагивает и медленно разворачивается.

Скачок радиоволны, вступает трехдольная хоровая «Священная война».

ПЕСНЯ

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною

С проклятою ордой!

Колеса танка крутятся, скрипят траки, из пушки вырывается огонь и дым. По фону несутся документальные кадры битвы за Берлин – взятие Рейхстага, падение фашистского флага.

Скачок радиоволны, звучит марш «Прощание Славянки» и победная речь Иосифа Сталина. На фоне залпы салюта в Москве и июньский парад 45-го года с Жуковым на белом коне и бросанием фашистских знамен и штандартов в кучу перед мавзолеем. Перед храмом Василия Блаженного на Лобном месте выстроен постамент, перед которым натянута ленточка. Танк проезжает, разворачивается и движется к постаменту, приближается к ленточке.

Скачок радиоволны, звучит медленное ритмичное вступление Чардаша Монти. Танк притормаживает, будто задумывается, мотор начинает сильно рычать, настороженно поворачивается башня, Танк медленно разворачивается, и с началом темы мчит с Красной площади. По фону мелькают типографские барабаны с первыми полосами газет: «Венгрия – 1956», «Будапешт», слышатся голоса дикторов на разных языках, выступления глав правительств. Чардаш нарастает, из глубины по фону наплывают открытки с видами Карпат, Будапешта, хроника с танцующими мадьярами. Танк несется по улице Будапешта, перегороженной баррикадой из винных бочек, на полном ходу врезается в баррикаду, его окатывает багровой винной волной, заливающей весь кадр. Волна стекает, танк покачивается, будто пьяно пританцовывает под скрипичное allegro Чардаша Монти.

Скачок радиоволны, вступает чешская Veselkа. Танк, пьяно покачиваясь, разворачивается и мчит, разбрызгивая гусеницами красные винные лужи. По фону мелькают типографские барабаны с первыми полосами газет: «Чехословакия – 1968», «Прага», «Дубчек», наплывают туристические открытки с видами Карловых Вар, Будуевиц, Чешского Крумлова, Праги. Танк несется через Старомистскую площадь к Карлову мосту, въезжает на мост, заглушает ревом мотора духовой оркестрик, играющий Veselku. Задевает стоящую у перил скульптуру святого Иоанна Непомука, скульптура, ломая перила, падает в реку Влтаву.

В кадре возникает карандаш, он неуверенным штрихом восстанавливает перила моста, скульптуру Непомука и фиксирует Танк в том положении, в каком нарисовал его пражский школьник в 68м году. По переднему плану несется черный дым. Слышится телефонный сигнал с мелодией гимна СССР. Танк рывком сдает назад, разворачивается. Перед ним на мосту в полыхающем костре беззвучно играет чешский оркестрик. От жара костра на броню Танка ложится сетка трещин, защитная краска начинает шелушиться. Танк съезжает с Карлова моста и оказывается на Красной площади.

Танк мчит к Лобному месту, где установлен постамент. На Лобном месте сгрудилась горстка людей, семь человек с транспарантами: «МЫ ТЕРЯЕМ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ», «ПОЗОР ОККУПАНТАМ!», «ЗА ВАШУ И НАШУ СВОБОДУ». Среди семерых женщина с грудным ребенком, танк прет на постамент и вот-вот раздавит этих семерых, младенец широко открывает рот и заливается плачем. Танк рычит и движется на горстку людей с транспарантами.

Скачок радиоволны, из плача младенца выливается мелодия афганской зурны. Танк останавливается и задом скатывается с постамента в палящую зноем пустыню. Звучат вперемешку обрывки сообщений BBC и радио Свободы, напевный речитатив Иосифа Бродского.

БРОДСКИЙ

Заунывное пение славянина

вечером в Азии. Мерзнущая, сырая

человеческая свинина

лежит на полу караван-сарая.

Тлеет кизяк, ноги окоченели;

пахнет тряпьем, позабытой баней.

Сны одинаковы, как шинели.

Больше патронов, нежели воспоминаний,

и во рту от многих "ура" осадок.

Слава тем, кто, не поднимая взора,

шли в абортарий в шестидесятых,

спасая отечество от позора!

Танк медленно движется по песчаной пустыне, то здесь, то там мелькают обелиски с красными звездами и фотопортретами мальчишек с подписями «такой-то такой-то, погиб, исполняя интернациональный долг». На броне Танка проступают капли и стекают в песок. Краска пересыхает, трескается, шелушится. Далеко впереди виднеется оазис, Танк движется к нему, по пути сминая врытые в песок палки с табличками: ФЕРГАНА, КАРАБАХ, ГРУЗИЯ, АДЖАРИЯ, ОСЕТИЯ. С каждой, вминаемой в песок табличкой, Танк движется все тяжелее и тяжелее. Перед самым оазисом на врытой в песок палке табличка «ГРОЗНЫЙ». Танк упирается в нее и буксует, сдает назад, разгоняется, сминает и эту табличку.

Скачок радиоволны, звучит сегодняшний гимн России. Мираж оазиса сменяется рисованными контурами Красной площади. На брусчатку мостовой суховеем наносит песок из пустыни. Танк медленно движется к постаменту на Лобное место, где с прошлой сцены остался торчать один транспарант, но что на нем написано – не видно, транспарант обращен к нам тыльной стороной.

Танк тяжело, медленно въезжает на постамент и застывает перед транспарантом. Начинает идти дождь, смывая с брони шелушащуюся краску, так, что остается только зеленый контур Танка с красной звездой на башне. Но стекает краска и со звезды, алыми каплями, не растворяясь водой, заливает кумачом Лобное место, постамент, поднимается до гусениц. Теперь звезда белая, а на вымокшем транспаранте проступили задом наперед написанные слова «УДОБОВС УШАН И УШАВ АЗ».

Скачок радиоволны, гимн России обрывается. Снова звучит Veselka, рука Туриста держит открытку с рисунком чешского школьника. Кладет ее обратно в пачку туристических открыток. В кадре появляется лицо Златки.

ЗЛАТКА

Загадал желание?

ТУРИСТ

(за кадром)

Загадал. Теперь идем на казнь?

За спиной Златки снова показывается Бродяга с приемником.

ЗЛАТКА

Ну и шуточки у тебя!

Бродяга широко улыбается беззубым ртом, подносит приемник к уху, крутит колесико настройки, но никакой музыки, только радиопомехи.

Конец

КАК Я В ЦЕРКОВЬ НЕ СХОДИЛ

У Ирины Адольфовны есть друг на прудах – Ут. Вообще-то, у нее много друзей.

Уже прямо в подъезде – грузовой лифт Юрий Викторович, он помогал нам при переезде поднимать пожитки, Ира его очень зауважала. Однажды под Новый год она с тяжелыми пакетами зашла в подъезд, увидела, что двери закрываются, припустила и заскочила в лифт: «Спасибо, мой друг!» Незнакомый мужчина удивленно взглянул на Иру, и она пояснила: «Мой друг – лифт».

Во дворе фра-бульдожка Тигра, которую подарили ее пожилой хозяйке для прогулок – и вот Тигра три раза в день выгуливает хозяйку и нет-нет, да и встретит Иру, которая по случаю солнечной погоды выбралась из гнезда.

Две младокошки – рыжая Рожалка и Пестрыга, они народились летом под деревянной террасой «Мира шашлыков» у входа в парк – очень выгодная позиция для дружеских атак. У рыжей Рожалки полхвоста; сначала мы думали, что это кот, он выбегал к нам на «Кс-кс-кс» и по-собачьи вилял обрубком. Но вскоре кот распух, явно не от наших подношений, и взгляд ореховых глаз стал направлен вовнутрь – к совсем не мужским заботам. Рыжая тайно родила и сразу потеряла потомство – люди из «Мира шашлыков» лучше знали, что делать с рожалкиными детьми – но не прошло и месяца, она забрюхатила снова.

Ослик Жора и пони Юлия в будни приходят в парк на работу после трех часов, а по выходным – с полудня. Они живут в местном шапито, где давно уже не проводятся представления, и как множество артистов, пребывающих под нежной опекой минкульта, зарабатывают халтурой – катают детей. Юлии Ира приносит яблоко, а Жорику – морковку. Жорик влюблен в плакучую иву на берегу пруда, и если выдается свободная минутка, бежит к ней жевать тонкие зеленые ветки.

По субботам в наш парк-Версаль съезжаются десятки собак различных бегучих пород. С веселым лаем они носятся за игрушечным мохнатым зайцем под крики хозяев-болельщиков. Вечером на собачьем поле взрослые дяди с мальчишьими глазами запускают модели самолетов. Крылья моделей иллюминированы лампочками, и какая красота, когда в прозрачных сумерках под тихую музыку они плавно танцуют в воздухе! А над ними, крякая впереклик, совершают тренировочные полеты стаи уток: слева-направо заходят беспорядочной толпой обычные серые кряквы, а справа-налево, косяками от трех до семи проносятся огарки – рыжие в белых шапках.

Но один ут не летает, а большей частью сидит на берегу.

Он-то и есть – Ирин друг.

Еще весной, когда огарки только прилетели на наши пруды и распределились парами, а рыбаки-одиночки, сбежав от жен, расселись на берегу, случилось несчастье – в шквальный ветер во время грозы одна утка разбилась о парапет. Мы нашли ее в куче водорослей и тины в бухте у лодочной станции. А рядом с одиночками-рыбаками у моста появился Ут. Он всегда стоял на одном и том же месте, в белой шапке и с белой полоской на рыжем горле, смотрел на проплывавшие мимо пары, изредка мальчишки сгоняли его в воду. Мы думали, это какой-то ученый ут, ут-нобелянт или ут-поэт, а, может быть, ут-монах? Но вскоре нашли его подругу в ворохе тины и поняли, что это ут-вдовец. Через месяц, совершенно непостижимым образом, у него появились птенцы – два утенка. Ирина предположила, что кто-то из многодетных пар отдал ему двоих на воспитание. Потом один утенок исчез, и Ут усердно воспитывал оставшегося птенца. Теперь они вдвоем подолгу стояли на изгибе парапета у моста, вдвоем ходили по газонам в дождь – щипали молодую траву, вдвоем осваивали первый полет, ложась на встречный ветер, и слету садились на воду. И, надо же, какое невезенье, ут-сын при неудачной посадке задел перила моста и подрал крыло. А уже середина сентября и вскоре предстоит лететь.

Ирина Адольфовна заявила, что зимой в нашей ванной будет жить утка. Она сообщила об этом за завтраком, коты Пиквик и Энци прекратили хрустеть котокормом и уставились на Ирину. Я же, наоборот, сосредоточился на овсяной каше, пытаясь представить себе практически зимующую в нашей квартире утку.

- Леша, он разговаривает со мной всякий раз, когда я иду по парку, машет своим драным крылом, провожает до края пруда – он меня узнаёт! Я уже звонила в зоопарк и в приюты для животных – утку никто не примет.

Ковыряя ложкой в каше, я бормочу:

- Ира, опомнись, вчера ты побежала к пруду с криками «Мой друг, мой друг!», я испугался, что ты в воду прыгнешь! А это оказался вовсе не твой Ут, а какой-то селезень залетный!

- Это он тебя застеснялся.

- И превратился в селезня?

- Возможно. Впрочем, солнце било в глаза, пруд сверкал, я могла обознаться.

Ну, что тут скажешь?

Ничего.

Вечером накануне воскресенья я хотел лечь пораньше, чтобы утром пойти в церковь, но зачитался допоздна и не стал заводить будильник, подумал: «Если будет нужно – как-нибудь проснусь».

Утром кот Пиквик вскочил мне на грудь и замяукал:

- Не проспи, через час тебе вставать!

Тут же пришел кот Энци:

- Вставай сейчас же, открой на кухне кран – я пить хочу.

В окно брызнуло воскресное солнышко:

- Да-да, пора вставать и радоваться новому дню!

- Почему вы Ирину не будите? - спросил я всех троих.

- Бесполезно, она все равно будет думать, что мы ей снимся, - ответили хором коты и воскресное солнце.

Через полчаса я вышел из дома, на входе в парк покормил Пестрыгу и рыжую Рожалку, поприветствовал всех уток на пруду, подошел к метро купить проездной. В окошке кассы сидела улыбчивая дама, а внизу на асфальте дрожал от утреннего холода щенок.

- Ой, смотрите, какой у вас гость, - сказал я улыбчивой кассирше.

Она поднялась из-за кассы, прильнула к узкому окошку, но то никак не позволяло ей увидеть щенка.

- Он дрожит, замерз… может быть, пустите его погреться?

- Я не могу, - сказала дама.

- Почему, - спросил я.

- Не положено, - вздохнула она.

И я подумал, что если бы не это узкое окошко, если бы она могла увидеть щенка, она бы тогда непременно открыла дверь и впустила бы его. Но она не видела. Я стоял, держа в руке проездной, смотрел на часы – уже на службу опаздываю – смотрел на щенка. И улыбчивая дама в кассе сказала еще:

- Это все равно его не спасет.

Интересно, подумал я, а что же тогда его спасет?

С покупки проездного остался полтинник сдачи. В мясном отделе нашего огромного продуктового рынка я купил фаршу. Щенок съел фарш, облизнулся, посмотрел на меня чистыми щенячьими глазами и зевнул. Дрожать он так и не перестал. Я тоже порядком подмерз и, глядя на псину, вспомнил Шарля де Костера – автор знаменитого «Тиля Уленшпигеля» умер голодной смертью возле своего дома. Наверное, у всех горожан были узкие окна, и они не видели упавшего на тротуар писателя. «Пепел Клааса стучит в мое сердце!», кричал Тиль, призывая прохожих остановиться рядом со своим автором, но никто его не слышал. В мое сердце тоже что-то застучало.

Ах, все равно в церковь опоздал, - подумал я и пошел в торговый центр. Тетка в овощном дала мне лоток от апельсинов. Надо найти какую-нибудь тряпку. В одном из павильонов шел ремонт, в углу кучей была брошена ветошь. Среди тряпья нашлось приличное, совершенно целое одеяло…

…у входа в мясной отдел торгового центра «Северно-западный» в лотке от апельсинов под клетчатым синим одеялом спит щенок. Рядом блюдце с фаршем. Только бы не прогнали, не убрали, не приняли за мусор. А то есть хороший гуманный аргумент у безлюдья – «Соблюдение санитарных норм» и еще «Это его не спасет».

В кармане нашлось две монеты – можно уткам хлеба купить, все равно не поехал в церковь.

К берегу пруда подлетела серая стая. Склевала пол-батона и понеслась на тренировку – скоро в полет! Воскресное солнце слепит глаза. От противоположного берега кто-то еще плывет – один, в холодных зеркальных бликах – это Ут, друг Ирины! Подплыв ко мне, он принимается завтракать, потом благодарно крякает и, поднявшись на гузку, шумно машет крыльями – все перья целы, и только одно маленькое перышко слетает с крыла, кружит в воздухе и ложится мне на рукав – отнесу Ирине, воскресный привет от ее друга. На изгибе парапета у моста ответно машет крыльями еще один ут – взрослый, с яркой белой шапкой и полоской на рыжем горле.

С ближней Знаменки зазвонили окончание обедни.

Я чувствовал, что рядом кто-то стоит.

И – боялся оглянуться – неужели Он тоже в церковь не успел?

PS. Вечером того же дня двухмесячная сучка Шарлотта обрела жилье – её приютили сторожа озеленительного хозяйства нашего парка Версаль.

"Ничему не удивляться" - Пифагор

Жизнь какая-то бесконечно удивительная, такая бесконечно удивительная, что если бы вдруг что-нибудь совсем неудивительное произошло, я бы сильно удивился.

Ну, совершенно не удивительно, например: стою я в очереди в гардероб и думаю, вот бы мне куртку на № 31 повесить, тот, что с краю, чтобы потом быстро самому куртку взять – не стоять в очереди. Пожилой гардеробщик обстоятельно одну за одной вешает шкурки на другую сторону с другими номерами – их там 352. И я совершенно не удивляюсь, что он мою куртку берет, идет в другой край и вешает на этот самый 31-ый номер – ничего удивительного.

В воскресение в Москве было солнечно и радостно, И я  подумал: «Вот бы хорошо, чтобы Андрей Вакорин, наш друг-кинооператор, почему-то сейчас оказался в Москве и снял нам ролик для представления на сайте по сбору денег для записи компакт-диска. И почему-то Андрей оказывается в Москве, но он, конечно, не может сегодня снять нам ролик – он же на съемки приехал, он занят. Договариваемся на послезавтра, но какая в середине октября послезавтра в Москве будет погода – совершенно неизвестно. И послезавтра Андрей снова не может, ему съемку назначили, договариваемся на следующее утро. А солнце все стоит и стоит над Москвой. После долгой ночной работы Андрей Вакорин, мой питерский друг, приезжает к нам, и в парке у прудов на золотой от павших листьев поляне мы в один кадр снимаем замечательно веселый ролик! Тут же с севера наползают тучи, небо мрачнеет, заходится дождь, Андрей спешно уезжает на вокзал к дневному «Сапсану» Москва-Питер – ну ничего удивительного, погода подождала, пока мы снимем.

А вечером мне самому уезжать, Ирина готовит вкусный ужин, и хочется радостно выпить перед отъездом рюмку-другую. Лезу в холодильник, а в дежурной бутылке пусто. Смотрю на часы – через десять минут прекратят торговлю спиртным, да и не побегу же я ради рюмки-другой в магазин, ну не совсем же я тот, кто ради двух рюмок, на ночь глядя, за водкой бегает. А ужин почти готов и маняще благоухает – эх, рюмочку бы! Тут звонит Костя Руденко: «Леша, я мимо еду, везу тебе подарки из Италии и хочу пару книжек твоих купить, выходи на угол встречаться». Вот, думаю, заодно водки куплю, а «заодно», это совсем не специально, это вполне допустимо даже на ночь глядя. Вызываю лифт – все три лифта сломаны, спускаюсь пешком, подхожу на угол к магазину – на двери большой плакат: «Неделю назад мы закрылись, приходите еще через неделю». Нормально, думаю, ничего удивительного. Подъезжает Костя, садимся в машину, за минуту до закрытия в другом магазине покупаем то, что надо, потом Костя меня домой отвозит, лифты снова работают – ужин был прекрасным!

У водителя такси, что везет меня на вокзал, первое пассажирское сидение не для пассажиров: «Вы простите, я не могу, когда кто-то рядом сидит, только чувствую локоть, сразу порыв бросок через бедро провести – это от многолетних занятий борьбой».

Ничего, сажусь сзади. Дорогой выясняется, что этот борец сейчас учится на сценариста и режиссера, что сам он грек и хочет в Греции кино возрождать. Интересно, мог ли мне попасться какой-нибудь другой таксист, не борец-кинофанат?

Сразу у вокзала встречаю давнего друга, актера Федю Лаврова, с которым не раз уже мы ездили одним и тем же поездом, и теперь снова повезло.

Приехал в Питер. Иду завтракать в кафе на углу Малой Садовой, в зале пусто, одиноко сидит за столиком Андрей Сергеевич Смирнов и машет руками перед юным официантом: «Когда, наконец, мне принесут кофе и бутерброд, сколько можно ждать?»

Я сажусь в угол у окна, заказываю венский завтрак, который мне тут же приносят, а «моральный критерий» нашего кино курит уже третью сигарету и ждет. Подхожу поздороваться:

- Андрей Сергеевич, я – Леша Злобин, мы в Тунисе на съемках познакомились. Помните?

- Конечно, присаживайтесь...

- Представляете, только вчера говорили о Вас в журнале «Искусство кино», и вот – встреча. Как лихо Вы в субботу по радио обрушились на нашего бескультурного министра культуры, спасибо – сильно.

- Да что там, я же письмо президенту написал, чтобы избавил отечество от позора, снял этого невежу. Три дня старательно составлял текст, потом отправил десятку лучших людей на подпись, но никто не подписал. Поэтому выступление на радио было просто спасением, иначе бы я взорвался от негодования.

- А кто не подписал?

- Да никто, причем – достойно не подписали.

- Это как?

- Рязанов сказал, что позор страны не министр, а сам президент, и он с этой нечистью заклялся вступать в диалог. Норштейн – примерно так же, но еще хлеще. Я порвал письмо и пошел на радио.

- И правильно сделали. Разве Пушкин писал к Николаю? Или Чехов, Толстой, Горький? Никогда. Они друг другу писали – не царям – и вся Россия просвещенная эти письма читала, их в толстых журналах печатали, или ходили списки по рукам. Так что лучше открытые письма, или на радио... Ну, простите, что отвлек, пойду завтракать.

Я вернулся к своему столику и пригласил администратора.

- Что-то не так? – спросила милая девушка.

- Видите за тем столиком красивого пожилого господина? Это знаменитый кинорежиссер, он снял «Белорусский вокзал», сыграл много прекрасных ролей и вообще много всего хорошего сделал. А ему уже пятнадцать минут не несут кофе с бутербродом. Пожалуйста, порадуйте его – принесите поскорее заказ и что-нибудь еще в извинение за задержку.

- Конечно, конечно, сейчас мы все исправим, - улыбнулась девушка.

Ну не чудо ли?

В Питере прохлада и солнце, на телефон пришло три сообщения – вдруг разом выплатили давно ожидаемые гонорары за летние публикации. Подъем настроения приблизился к критической точке.

С радио «Град Петров» позвонила Марина Михайлова:

- Леша, приходи вечером на встречу с отцом Иоакимом.

- А кто это?

- Священник из Нью-Йорка, он пожилой и очень болен, и будет здорово, если ты не пропустишь возможность его увидеть. Приезжай.

В зале было так тесно и людно, что я все время смотрел в окно: на корабли, мост, небо в освещенных закатным солнцем облаках. Высокий пожилой человек с длинной седой бородой говорил по-английски. Средних лет монах тут же переводил сказанное. Слова растекались ручейками в шестьсот ушей:

- Буду говорить стоя, чтобы видеть всех и чтобы всем было видно. А стул давайте поставим вот здесь, посередине перед столом. Мы называем себя христианами, но я задам несколько вопросов, приведу пару примеров, и если кто-то сочтет в ходе нашей беседы, что он христианин, то милости просим сесть на этот стул.

Наша община располагается в не самом благополучном квартале Нью-Йорка, там много бездомных, преступников, наркоманов, воров. Я часто обращаюсь к разным людям за помощью, все охотно откликаются – дают деньги, выписывают чеки. Иной раз я спрашиваю: «А вы не могли бы сегодня прийти помочь кормить бездомных, нам рук не хватает?» И мне, как правило, выписывают еще чек или дают денег, а потом рассказывают про невероятную занятость, работу, заботы о семье. Но однажды пришла женщина, которую я прежде не видел в своем приходе, она сказала: «Знаете, отец Иоаким, я живу неподалеку в маленькой однокомнатной квартире. И вот я была бы рада, если кто-то нуждается в общении, кому одиноко или голодно – пусть приходят ко мне».

И к ней стали приходить люди, разные – кто-то поесть, кто-то пообщаться, некоторые просто приходили посидеть в углу под лампой почитать книжку. А она всех принимала. Раз ее посетила одна дама, посидела часок, пообщалась, и предложила, уходя: «У меня большая фирма, солидные доходы... Давайте я подарю вам большую квартиру – несколько комнат, гостиная, две спальни, просторная кухня, хотите?» «А зачем мне большая квартира?» - спросила женщина. «Вы сможете принимать больше людей. А я время от времени тоже буду приходить к вам, помогать». Оказалось, зачем-то и большие квартиры бывают нужны.

А еще был случай, когда пришел хозяин большого торгового комплекса: «Отец Иоаким, у меня есть 600 метров складских помещений в подвале, но их все равно не хватает. Если вам нужен этот подвал – забирайте себе под приют для обездоленных». Подвал, конечно, считался нежилым помещением, поэтому мы все обустроили втайне от муниципальных властей. Купили кровати, душевые, сделали прачечную, поставили туалеты – 60 человек еженощно находили у нас приют. А публика эта, понятно, не самая привлекательная. И вот жители соседних домов забили тревогу, пришла проверка, нас засыпали штрафами и вызвали в суд.

Сидим в судебной палате – я и хозяин торгового комплекса, а напротив десятка полтора важных особ: судьи, инспектора, представители попечительских советов – строго нас распекают:

- Вы, отец Иоаким, нарушаете санитарные нормы, электропроводка у вас не так проведена, душевых и туалетов на такое количество людей должно быть больше, и вообще – это помещение нежилое. Поэтому, заплатите все штрафы, оформите подвал под жилой фонд, оборудуйте все в соответствии с санитарными нормами – даем вам полгода, а сейчас закрывайте свою ночлежку.

Тогда я судью спрашиваю:

- Скажите, господин судья, а сколько комнат в вашей квартире?

- Семь.

- А туалетов?

- Три.

- А сколько человек проживает?

- Двое.

Потом я расспросил всех по очереди, ответы были самые благополучные, и я сказал:

- Большое вам спасибо за справедливое решение, вот чеки на оплату штрафов – мы собрали их нашей общиной. Приют мы, в соответствии с вашим решением, закрываем на полгода, будем делать ремонт и все обустраивать. А подопечные наши на это время пойдут жить к вам – как раз шестьдесят человек легко размещаются у всех вас без нарушения санитарных норм и прочего.

Все, понятное дело, опешили:

- Но это невозможно!

- Почему же не возможно? А куда им идти – бродяжничать и красть, пить и наркоманить? Вот, отлично поживут под вашей пристальной опекой. Смотрите, хозяин торгового центра приютил их всех разом у себя, а вы почему-то не можете.

И знаете, эти судьи и все, кто там был, они что-то поняли.

И объявили другое решение – не выселять никого на время необходимого обустройства, не закрывать приют. Это была большая победа. Но было бы еще лучше, если бы кто-то предложил: «А давайте двух-трех человек я, пожалуй, на это время возьму к себе».

Тогда бы я сказал ему: «Садитесь на этот стул – это место ваше по праву».

А теперь, дорогие друзья, - отец Иоаким обратился к петербургской аудитории, - я отлучусь ненадолго, схожу в туалет; а вы пока подумайте – может кто-то и сядет на этот стул? Мне все равно он не понадобится, стоять как-то привычнее.

Я не дослушал до конца, поспешил к друзьям на назначенную встречу – в престижное место, где престижная публика собралась по престижному поводу. Было шумно, богато, красиво, привычно.

Как все контрастно – ну, не чудо ли?!